Театральная монополия принесла значительный вред развитию сценического

и драматического искусства в России тем, что способствовала возникновению

клубных и прочих, тому подобных сцен.

К 50-м годам настоящего столетия сценическое искусство в Москве и

Петербурге принялось прочно; как истинное творчество оно укоренилось и обещало сильный

рост, для чего ему нужен был только известный простор. Но в этом необходимом

для развития просторе ему было отказано, естественный рост был нарушен.

Всякое стеснение естественного роста производит уродство, - таким уродством

в развитии драматического искусства в столицах явились клубные спектакли.

Что общего между клубом и театром? Что вызвало такое странное, нигде

небывалое явление? Вызвала необходимость. В умственном развитии общества

наступила пора, когда эстетические удовольствия и преимущественно зрелища

делаются насущной потребностью, пищей, необходимой для правильного роста, но

именно эта-та пища и была запрещенным плодом. Зрелища преследовались с

постоянной неутомимостью, достойной лучшего употребления.

Клубы и Собрания, чтобы доставить удовольствия семействам своих членов,

устраивали так называемые семейные музыкальные и танцевальные вечера. Когда,

с развитием общественности в столицах, жажда изящных зрелищ возросла до

сильной степени напряженности, надо было удовлетворить этой потребности во

что бы то ни стало.

Надо было приютить, спрятать от преследования питающее искусство и

питать публику украдкой.

Надо было придумать такой театр, запретить который было бы нельзя или

по крайней мере очень скандально. Этой работой занята была вся мыслящая

публика. О том, хорош или дурен будет новый театр, не могло быть и речи, -

нужен был театр хоть какой-нибудь.

Мог ли занимать головы вопрос о деталях, когда дело шло ни более ни

менее как о существовании русского национального драматического искусства? И

вот русское драматическое искусство, чтобы ему существовать, прибегло под

защиту, покровительство клубов, спектакли прикрылись от преследования

названием "семейных вечеров".

Возможность существования для сцены нашлась в соединении ее с клубом,

но за эту единственную возможность своего существования сцена должна была

подчиниться следующим условиям: отказаться от получения с зрителей платы за

места, отказаться от всяких объявлений и публикаций о спектаклях, не иметь

афиш. Оказалось, что и при таких условиях сцена существовать может, но что

это за существование!

Когда возможность существования нашлась, надо было найти средства

существования.

В клубы, кроме членов, имеют по Уставу право входа и гости. Где не было

входной платы с гостей, там ее установили, где была плата - возвысили, но не

выше одного рубля, таким образом нашлись и плательщики. Но так как членов

всегда больше, чем гостей, а с открытием спектаклей в клубах число их еще

увеличилось, то свободных мест в зрительной зале, а следовательно и платящих

зрителей, было немного. Да и самые зрительные залы клубов так невелики, что,

за помещением членов, для гостей почти не остается мест.

Чтобы показать, на какие средства клубы заводили театры, приведем

следующий расчет московского Артистического кружка.

Годовой членский билет стоит 15 руб., за эту плату член имеет во время

сезона два спектакля в неделю, всех спектаклей в сезон бывает до 50, а так

как член имеет право ввести даму, то за 15 руб. имеет 100 входных билетов.

Говорят, что мы, русские люди, равнодушны к общественным делам и

неспособны к инициативе, что мы умеем только рассуждать, а не дело делать.

Это едва ли справедливо. Когда надо было помочь духовно голодающей публике,

- за это дело взялась не спекуляция, а интеллигенция, и взялась горячо.

Главные заботы по устройству спектаклей и распоряжение ими совершенно

безвозмездно взяли на себя артисты, художники, литераторы и

учителя-педагоги. Для людей кабинетного труда и других профессий, требующих

усидчивого занятия, уже только потеря времени составляет очень большое

пожертвование.

К клубной суетливости нужно привыкнуть: людям, которым, по роду их

занятий, необходимо очень часто и подолгу оставаться самим с собой, с своими

умственными соображениями, идеалами и образами, для которых уединение не

только обязанность, но и наслаждение, - бессонные ночи, проведение на

клубных дежурствах, тяжелы: они нарушают душевное равновесие и мешают

сосредоточенности, необходимой для творческой и всякой умственной работы, и

просто вредны тем, что прерывают обычный для занятых людей режим. Клубы,

отнимая у трудящихся людей время и, следовательно, сокращая их заработки,

увеличивают, кроме того, их расходы: прежде всего чуть не вдвое

увеличиваются расходы на извозчиков; потом, дежуря в клубе часов по шести и

более, нельзя обойтись, чтобы не напиться чаю или не поужинать. Конечно, это

расходы небольшие, но у людей, живущих своим трудом, и весь бюджет невелик,

особенно невелика рубрика "непредвиденных расходов", под которой должны

значиться стол вне дома и лишние проезды; а когда явится новая статья

расходов - "расходы по званию старшины или распорядителя", то явится и новая

забота: чем покрыть этот расход?

Бывает иногда и так, что расхода этого покрыть нечем, тогда уж служение

обществу является настоящей жертвой. Тогда старшины и осенью в ненастную

погоду, и зимой в морозы, например, из Лефортова в Артистический кружок и

обратно в четвертом часу ночи ходят пешком, как это бывало с М. И.

Ц[ухановым], учителем 2-ой военной гимназии. Не легки также для людей,

занятых умственным трудом и следовательно малопрактичных: 1) разные

ходатайства и сопряженные с ними хлопоты и издержки; приходилось ездить в

Петербург и проживать там довольно долго, на свой счет, разумеется; 2)

тревоги перед срочными платежами, когда касса пуста, упрашиванья кредиторов

об отсрочке, разговоры с судебными приставами, которые являются с серебряною

цепью на груди накладывать казенные печати на мебель и другое имущество

клуба, и особенно неприятны для людей, никогда не должавших, - невольные,

неудержимые приливы того стыда, который чувствуют, или по крайней мере

должны чувствовать, банкроты. 3) Люди интеллигентные при служении

общественному благу нередко увлекаются за пределы благоразумной

расчетливости и всегда податливее других на материальные жертвы. Приведем

несколько примеров: покойный Садовский подарил Артистическому кружку 300

руб. на устройство сцены, другие старшины при срочных уплатах клуба или

ссужали свои деньги, кто сколько мог, конечно без процентов и даже без

уверенности скоро получить свой долг, так как долг своим почти долгом не

считается и уплачивается после всех, или занимали для клуба с своим

поручительством и потом сами расплачивались за клуб. Иные успели выбрать

свои долги, а иные и до сих пор еще не выручили своих денег, хотя сами

нуждаются; так, Садовский-сын из оставленных ему отцом денег много раз

выручал клуб из беды, ссудив ему в разное время более 10 тысяч, и до сих пор

уплаты не получил, а для человека, содержащего огромную семью на свое

жалованье, такие деньги - капитал большой. Артист В[ильде] положил в

Артистический кружок все свое состояние, и, сверх того, уже несколько лет

его жалованье, бенефисы и другие получения идут на уплату долгов, сделанных

им в бытность старшиной в Артистическом кружке. Есть тут доля и

нерасчетливости, но гораздо большая доля самопожертвования. Мелких ссуд,

одолжений и пожертвований, сделанных клубными старшинами, членами и даже

служащими клуба, и перечислить трудно, они являлись под разными видами, так,

например, ссуда клубу по подписке со всех членов, причем minimum был

назначен в размере годичного членского взноса... {Далее следовал текст ("Как

и следовало ожидать, результаты..."), составивший затем записку А.

Островского "О театральных школах". После слов "...и все погибло, исчезло

бесследно..." (стр. 173) дано продолжение настоящей записки.}

Главная, если не единственная причина падения русской сцены и вкуса

публики есть театральная монополия, как она понималась и применялась

театральным управлением. Управление привилегированными театрами знало, что

для Москвы недостаточно одного драматического театра, да еще Малого, что

нужен еще большой, но не хотело его строить, потому что потребовались бы

огромные издержки, которые возвратить при заведенных порядках не было

надежды. Эти соображения очень откровенно высказывал мне бывший директор

императорских театров покойный граф Борх.

Мало того, что театральное управление строить другой драматический

театр в Москве не хотело, оно, боясь конкуренции, не позволяло и другим: ни

думе, ни солидным компаниям частных лиц. Если б театральное управление

решилось вести дело попрежнему, т. е. держать русскую драматическую сиену на

той высоте, на какую она была поставлена прежним начальством, людьми

компетентными в деле искусства: Кокошкиным, Загоскиным, Верстовским, так

никакая конкуренция не была бы страшна. Владея огромными средствами,

превосходной, образцовой труппой, императорский драматический театр в Москве

всегда бы оставался в любви и почете у публики, всегда бы был первым

образцовым театром и рассадником сценического искусства в России. Но

театральные порядки после соединения московских и петербургских театров под

одну дирекцию и особенно со вступления в заведывание контролем министерства

императорского двора барона Кистера изменились; дирекция повела дело иным

путем, путем мелочной экономии, мелких сокращений расходов и сбережений (и

крупных ошибок и несправедливостей). Все стало умаляться, уменьшаться,

начиная с труппы; внешняя обстановка стала постепенно понижаться до такого

минимума, спускаться ниже которого уж не позволяло достоинство императорских

театров. Надо заметить, что в такой экономии не было никакой надобности;

драматическая сцена никогда не давала дефицита, а всегда приносила барыш,

который и шел на покрытие недобора по другим труппам. В центре русской

земли, где в продолжение года перебывает почти вся промышленная Россия и где

спрос на родное искусство так велик, умалять значение русской сцены и

сводить ее на нет - экономия плохо рассчитанная, это почти то же, что резать

курицу, несущую золотые яйца.

При таких порядках конкуренция действительно была страшна. Театральное

управление знало, что делало, не дозволяя частных театров, а дозволяя только

спектакли и загоняя драматическое искусство в клубы. Оно знало, что частный

театр, с какими бы малыми средствами ни начался, мог постепенно собрать

хорошую труппу, образовать у себя школу и при хорошем, умелом управлении не

только сравняться с привилегированным театром, но и превзойти его, а из

клубных спектаклей, при постоянной смене артистов и распорядителей, никогда

не может выйти ничего сколько-нибудь серьезного, что там искусство всегда

останется на степени забавы и легкого развлечения и опасной конкуренции

клубные спектакли представить не могут, как бы низко ни упал уровень

исполнения в привилегированных театрах. Оно знало, что в клубном шуме и

суете серьезное, величавое драматическое искусство не уживется, что оно там

будет только прозябать, вот почему дирекция не разрешала театров, а

разрешала клубные спектакли. Дирекция привилегированных театров, видя упадок

сценического искусства у себя, сознательно губила его и вне стен своих.

Клубные спектакли губят русский театр, губят в обществе чувство

изящного, умаляя значение высокого искусства. "Прекрасное должно быть

величаво", - сказал поэт. Умалять величавое, унижать высокое нельзя

безнаказанно. Патриоту, любящему искусство, хочется верить, что блуждание

родного драматического искусства по клубам есть в истории развития этого

искусства только печальный эпизод, временное бедствие (какие бывают и во

всякой истории, как, например, нашествие иноплеменных), которое минуется, не

оставив особенно вредных последствий.