Театр русской драмы представил свою сценическую версию жизни и судьбы поэта Василя Стуса.
Одни спектакли рождает время, другие — осмысление прожитой жизни своей, чужой судьбы и страны. У явленной на днях в Театре русской драмы им. Леси Украинки премьеры «_ду за край...» — синтез первого и второго. Впервые за многие десятилетия на столичной ул. Б. Хмельницкого, 5 прошел спектакль на украинском языке. Впервые сценическая композиция о жизни и судьбе поэта Василя Стуса (а их на подмостках страны прошло пять-шесть) стала громким театральным откровением. И общественным пробуждением (если «русскоукраинцы» уловили пульс времени) от равнодушия и приспособленчества.
В ЭТОЙ работе многое впервые: идея спектакля, вынашиваемая долгие годы 30-летним актером театра Романом Семисалом и им же предложенная для сценического воплощения полтора года назад; драматургический сценарий с поэтически щемящим монозвучанием на фоне прозаически жестокой документальной полифонии; не по годам творчески зрелая режиссура Ольги Гаврилюк и на редкость контурно емкая и органичная сценография Елены Корчиной.
Одно лишь осталось неизменным: отношение театра к творческому поиску молодых и окрыленных, которых «руководство поддержало всем, чем могло и имело возможность помочь», как признает один из актеров «Ведомостям» сразу после премьеры.
Спектакль многоассоциативен, познавателен и «узнавателен». Ну кто не скажет (хоть раз в жизни) вслед за поэтом: «Св_ча горить, горить св_ча, а спробуй — в_днайди людину»?..
А чем не характеристика «руководящей и направляющей силы» в открытом обращении поэта в далеком 1970 году к ЦК КПУ и КГБ: «Людина, що має _ншу позиц_ю, сприймається протилежною стороною за... ворога. Г_рко в_дчувати, що забороняючи людям можлив_сть мати свою позиц_ю в житт_, наше сусп_льство бере на себе в_дпов_дальн_сть за їхню духовну чи ф_зичну смерть. Таке сусп_льство назвати гуманним не можна».
«Заборон» и препон в жизни Василя Стуса было с избытком. Идя «по стопам» автобиографии, используя стихи, письма, дневники, документы и свидетельства, авторы сценария не только уловили, как представляется, кардиограмму чувств, настроений, мыслей Поэта и Гражданина. Они заглянули дальше. И устами Стуса-Семисала показали: «Страшна країна, яка потребує героїв».
...Бывший выпускник историко-филологического факультета пединститута в 27 лет пытается издать свой первый поэтический сборник «Круговерть». Однако издателей не устраивают его «идейно-художественные критерии». И второй сборник Стуса «Зимов_ дерева», несмотря на позитивные рецензии, остается под сукном. Как и последующие две талантливейшие поэтические книги, кстати, изданные впервые на Западе, но не у нас при жизни поэта.
«Довкола мене — цвинтар душ на б_л_м цвинтар_ народу», — звучит со сцены и бьет набатом в сердца. Потому что «круговерть» преследований, и теперь уже с настоящими — зимними деревьями — становится отправной точкой его судьбы.
Собственно, вся жизнь поэта — это попытка вырваться из лагеря: будь-то идеологического — в поэзии и фактического — в жизни. На это указывает сцена с колючей проволокой по периметру, в глубине которой карта СССР, окаймленная лагерной «паутиной». А в ее центре крест — с тем же металлическим колючим «орнаментом», через который Стус в напряженно- драматические моменты жизни проходит как через Голгофу. Проходит после суда инквизитора...
Человек-система, он здесь, он рядом со Стусом: то в лице идейно непреклонного филолога-цензора, то в обличье ортодоксального следователя, а бывает — и врача-палача... Между персонажем Романа Трифонова и поэтом Стусом-Семисалом идет непрекращающаяся борьба не только за право сметь свое поэтическое и человеческое мнение иметь, но и за жизнь.
Дважды осужденный и 12 лет просидевший в лагерях сурового режима только за то, что «в_н пише свої поез_ї по-українськи, а це _нтерпретують як антирадянську д_яльн_сть» (так в одном из радиоинтервью скажет об украинском поэте-диссиденте лауреат Нобелевской премии Генрих Белль, выдвинувший и Василия Семеновича в 1985 году кандидатом на это звание), неоднократно был в тюремных застенках на волосок от смерти. От голодной — вследствие акции протеста или солидарности с репрессированными. От физической — когда разъедала идеологическая язва, а временами — и фактическая.
И это в зрительном зале кожей чувствуешь, сердцем воспринимаешь, но умом не понимаешь, не хочешь понимать... Когда боль от желудочного кровотечения (из-за чего ему вырезали две трети желудка) стала нестерпимой, Стус попросил врачебную помощь, но услышал: «Я спочатку чек_ст, а пот_м л_кар. П_дпиши покаян_є».
В эти минуты становится осязаемо зримой эпоха «развитого» тоталитаризма по отношению к человеку и его правам. Главными из которых были единомыслие, как высшая форма демократии, и единодушие, единогласие — как высшая оценка культурных «настанов» и партийных «постанов».
Впрочем, были, но не стали. По крайней мере, для таких, как Стус. Чувство собственного достоинства и духовной независимости у него величина постоянная, независимо от условий пребывания и самочувствия. И невзирая на раболепски замешанное бесчувствие... соплеменников по литературному цеху. Тех самых, которые в обращении к председателю КГБ СССР Юрию Андропову и первому секретарю правления Союза писателей товарищу Маркову называли себя «украинскими советскими писателями» и решительно осуждали «погрязших в националистическом болоте и не раскаявшихся в своей антисоветской деятельности». Тех, что громили с партийных трибун и литературных амвонов «замахнувшихся на самое светлое — на социализм». Тех, которые безапелляционно изрекали: такие, как Стус и ему подобные, «будут отброшены народом и историей».
Народ и госпожа История, поднимите занавес! И скажите правду...
Нет, имен тех самых «инженеров человеческих душ» в спектакле не прозвучало. А трое из них стали народными депутатами. Кое-кто получил звание «Герой Украины». Наверное, сцена — не место для сведения счетов, не лобное место для ныне живущих корифеев «л_тературної України». Хотя как сказать...
«О, вспомнят
с чувством горького стыда
Потомки наши,
расправляясь с мерзостью,
То время — очень странное,
когда...
Простую честность
называли смелостью».
Это строки другого поэта, но о том самом «стусовском» времени. И как же они созвучны времени...
Да, спектакль «_ду за край...» «узнавателен». И познавателен. И многоассоциативен. Он насыщен действием — надрывно-трагическим (когда Стуса лишают права на прощание с умирающим на далекой Виннитчине отцом, на ежегодное свидание с женой Валентиной, на встречу с сыном). В этих мизансценах два Романа сыграли захватывающий и душевно саднящий, до физической боли, «жестокий романс», в финале которого «чекист» признает свое поражение и бросает слова горького раскаяния в зал: «О, праведность на службе у порока».
А еще спектакль о любви. Потому что Стус со сцены откроет, и в это хочется верить, многие зашоренные в политическом, литературном и ином противостоянии глаза: «Любов — це єдина кв_тка, яку подарував нам Бог».
|